Дочка лучше всех в классе читает стихи. Она выступает на всех линейках и праздниках. Вот и сейчас учительница попростила меня подобрать какой-нибудь стих про детей для монтажа на День Победы. Сжу, подбираю. Практически плачу. Вот один из многих:
Тихвин, 14 октября 1941 года
Они были уже далеко от блокады –
Вывозимые в тыл ленинградские дети.
Где-то там, позади артобстрелов раскаты,
Вой сирен, стук зениток в прожекторном свете,
Надоевшие бомбоубежищ подвалы,
Затемненных домов неживые громады,
Шёпот мам на тревожном перроне вокзала:
"Будет всё хорошо, и бояться не надо!..."
А потом путь по Ладоге, штормом объятой,
Волны, словно таран, били в баржи с разгона.
Наконец, твёрдый берег – уже за блокадой!
И опять пересадка, и снова в вагоны.
Они были уже далеко от блокады,
Всё спокойней дышалось спасаемым детям,
И стучали колёса: "Бояться не надо!
Бояться не надо! Мы едем! Мы едем!"
Поезд встал, отдуваясь, на станции Тихвин.
Паровоз отцепился, поехал пить воду.
Всё вокруг, как во сне, было мирным и тихим...
Только вдруг крик протяжный за окнами: "Воздух!"
"Что случилось?" – "Налёт. Выходите быстрее!.." –
"Как налёт? Но ведь мы же далёко от фронта..." –
"Выводите детей из вагонов скорее!.."
А фашист уже груз сыпанул с разворота.
И опять свист и вой души детские рвали,
Словно дома, в кошмарной тревог круговерти.
Но сейчас дети были не в прочном подвале,
А совсем беззащитны, открыты для смерти.
Взрывы встали стеной в стороне, за домами.
Радость робко прорвалась сквозь страх: "Мимо! Мимо!"
И душа вновь припала к надежде, как к маме –
Ведь она где-то рядом, неслышно, незримо...
А над станцией снова свистит, воет, давит,
Бомбы к детям всё ближе, не зная пощады.
Они рвутся уже прямо в детском составе.
"Мама!.. Ты говорила: бояться не надо!.."
Есть на тихвинском кладбище, старом, зелёном,
Место памяти павших героев сражений.
Здесь в дни воинской славы склоняются знамёна,
Рвёт минуту молчанья салют оружейный.
А в другой стороне в скромной братской могиле
Спят погибшие здесь ленинградские дети.
И цветы говорят, что о них не забыли,
Что мы плачем о них даже в новом столетье.
Помолчим возле них, стиснув зубы упрямо,
Перечтём вновь и вновь скорбный текст обелиска,
И почудятся вдруг голоса: "Мама! Мама!
Приезжай, забери нас отсюда! Мы близко!.."
(А. Молчанов)
14 октября 1941 года на железнодорожной станции Тихвин произошла страшная трагедия, унесшая жизни нескольких сотен ленинградских детей, спасавшихся из осажденного фашистами города.
По воспоминаниям тихвинцев, утро того рокового дня было особенно теплым и солнечным. На путях на станции Тихвин стояли составы с ранеными и эвакуированными из Ленинграда женщинами и детьми, вагоны с боеприпасами и цистерны с горючим. Эти дети, казалось, были уже далеко от войны, голода и ужасов блокады: оставалось всего несколько километров, и они в Вологде, на Большой земле, в безопасности. Больше не нужно будет сутками просиживать в бомбоубежище, голодать, мерзнуть, замирать от страха при звуках сирены...
Но в районе 9 утра в небе показались вражеские самолеты: около 100 бомбардировщиков приближались к железнодорожной станции. Враг без угрозы для себя сбрасывал фугасные и зажигательные бомбы на головы беззащитных людей: на станции тогда не имелось средств противовоздушной обороны, способных остановить налет.
Начался сильнейший пожар, загорались составы, взрывались цистерны с горючим и вагоны с боеприпасами. Работники станции, простые жители, пожарные и красноармейцы проявили настоящий героизм, спасая попавших в беду, вынося из горящих составов детей и раненых. К станции нельзя было подойти в течение нескольких часов: там бушевало пламя, рвались снаряды, куски дерева и металла разлетались на несколько километров.
«Дети сильно обгорели, они ползли и ковыляли, умирая от боли, от станции к городу, и не хватало людей и подвод, чтобы помочь им…»
«Живые, помните! Здесь дети ленинградцев, безжалостно убитые войной», - гласит надпись на одной из плит старого кладбища в Тихвине, где в братской могиле покоятся тела маленьких ленинградцев, чье детство оборвала война.
Сколько их погибло в тот день в страшной, кровавой мясорубке, учиненной на станции немецкими летчиками, точно до сих пор неизвестно.
В тот день Тихвин лишился и всех своих пожарных.
Они были уже далеко от блокады –
Вывозимые в тыл ленинградские дети.
Где-то там, позади артобстрелов раскаты,
Вой сирен, стук зениток в прожекторном свете,
Надоевшие бомбоубежищ подвалы,
Затемненных домов неживые громады,
Шёпот мам на тревожном перроне вокзала:
"Будет всё хорошо, и бояться не надо!..."
А потом путь по Ладоге, штормом объятой,
Волны, словно таран, били в баржи с разгона.
Наконец, твёрдый берег – уже за блокадой!
И опять пересадка, и снова в вагоны.
Они были уже далеко от блокады,
Всё спокойней дышалось спасаемым детям,
И стучали колёса: "Бояться не надо!
Бояться не надо! Мы едем! Мы едем!"
Поезд встал, отдуваясь, на станции Тихвин.
Паровоз отцепился, поехал пить воду.
Всё вокруг, как во сне, было мирным и тихим...
Только вдруг крик протяжный за окнами: "Воздух!"
"Что случилось?" – "Налёт. Выходите быстрее!.." –
"Как налёт? Но ведь мы же далёко от фронта..." –
"Выводите детей из вагонов скорее!.."
А фашист уже груз сыпанул с разворота.
И опять свист и вой души детские рвали,
Словно дома, в кошмарной тревог круговерти.
Но сейчас дети были не в прочном подвале,
А совсем беззащитны, открыты для смерти.
Взрывы встали стеной в стороне, за домами.
Радость робко прорвалась сквозь страх: "Мимо! Мимо!"
И душа вновь припала к надежде, как к маме –
Ведь она где-то рядом, неслышно, незримо...
А над станцией снова свистит, воет, давит,
Бомбы к детям всё ближе, не зная пощады.
Они рвутся уже прямо в детском составе.
"Мама!.. Ты говорила: бояться не надо!.."
Есть на тихвинском кладбище, старом, зелёном,
Место памяти павших героев сражений.
Здесь в дни воинской славы склоняются знамёна,
Рвёт минуту молчанья салют оружейный.
А в другой стороне в скромной братской могиле
Спят погибшие здесь ленинградские дети.
И цветы говорят, что о них не забыли,
Что мы плачем о них даже в новом столетье.
Помолчим возле них, стиснув зубы упрямо,
Перечтём вновь и вновь скорбный текст обелиска,
И почудятся вдруг голоса: "Мама! Мама!
Приезжай, забери нас отсюда! Мы близко!.."
(А. Молчанов)
| Вернуться в дату 14 октября |
Комментарии:
На вопрос Очень нужно стихотворение о войне. заданный автором Asya evil
лучший ответ это Роберт Рождественский
(отрывок из поэмы "210 шагов")
Было училище... Форма на вырост,
Стрельбы с утра, строевая зазря...
Полугодичный ускоренный выпуск -
И на петлицах два кубаря...
Шел эшелон по протяжной России,
Шел на войну сквозь мельканье берез.
"Мы разобьем их! Мы их осилим!!
Мы им докажем!!! " - гудел паровоз.
В тамбуре, маясь не стрелках звенящих,
Весь продуваемый сквозняком,
Он по дороге взрослел, этот мальчик -
Тонкая шея, уши торчком.
Только во сне, оккупировав полку,
В осатанелом табачном дыму
Он забывал обо всем ненадолго
И улыбался. Снилось ему
Что-то распахнутое и голубое -
Небо, а может, морская волна...
Танки. И сразу истошное: "К бою! "
Так они встретились - он и война.
Воздух наполнился гулом, гуденьем,
Мир был изломан, был искажен,
Это казалось ошибкой, виденьем,
Страшным, чудовищным миражом,
Только виденье не проходило...
Следом за танками, у моста,
Пыльные парни в серых мундирах
Шли и стреляли от живота.
Дыбились шпалы, насыпь качалась.
Кроме пожара не видно ни зги.
Будто бы это планета кончалась
Там, где сейчас наступали враги,
Будто б ее становилось все меньше...
Ежась от близких разрывов гранат,
Робкий, потерянный и онемевший
В грязном кювете лежал лейтенант...
Мальчик лежал посредине России,
Всех ее пашен, дорог и осин...
Что же ты, взводный? Докажем? Осилим?
Вот он - фашист. Докажи и осиль!
Вот он - фашист. Оголтело и мощно
Воет его знаменитая сталь.
Знаю, что это почти невозможно,
Знаю, что страшно, и все-таки, встань!
Встань, лейтенант! Слышишь, просят об этом,
Вновь возникая из небытия,
Дом твой, пронизанный солнечным светом,
Город, Отечество, Мама твоя!
"Встань, лейтенант! " - заклинают просторы,
Горы и реки, снега и цветы,
Нежная просит девчонка, с которой
Так и не смог познакомиться ты!
Просит далекая средняя школа,
Ставшая госпиталем с сентября.
Встань! Чемпионы двора по футболу
Просят тебя, своего вратаря!
Просят деревни, пропахшие гарью,
Солнце, как колокол, в небе звенит,
Просит из будущего Гагарин!
Ты не поднимешься - он не взлетит!
Просят твои нерожденные дети,
Просит История... И тогда
Встал лейтенант и шагнул по планете,
Крикнув не по уставу: "Айда! "
Встал - и пошел на врага, как вслепую.
Сразу же сделалась влажной спина.
Встал лейтенант... и наткнулся на пулю,
Большую и твердую, как стена...
Вздрогнул он, будто от зимнего ветра...
Падал он медленно, как нараспев...
Падал он долго. Упал он мгновенно.
Он даже выстрелить не успел.
И для него наступила сплошная
И бесконечная тишина...
Чем этот бой завершился - не знаю.
Знаю, чем кончилась эта война.
Ждет он меня за чертой неизбежной.
Он мне мерещится ночью и днем:
Худенький мальчик, всего-то успевший
Встать под огнем
и шагнуть под огнем...
Ответ от 22 ответа
[гуру]
Привет! Вот подборка тем с ответами на Ваш вопрос: Очень нужно стихотворение о войне.
Ответ от Особняком
[гуру]
ВАРВАРСТВО Мусса Джалиль.
Они с детьми погнали Матерей
И ямы рыть заставили,
А сами, они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.
У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришел хмельной майор
И хмурыми глазами окинул обреченных...
Мутный дождь шумел
В листве соседних рощ,
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землею
Друг друга с бешенством гоня,
НЕТ! Этого я не забуду дня.
Я не забуду никогда во веки.
Я видел: плакали, как дети, реки.
Как в ярости рыдала мать земля
Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучи опустилось на поля,
В последний раз детей поцеловали
В последний раз...
Шумел соседний лес.
Казалось, что сейчас он обезумел,
Гневно бушевала его листва.
Сгущалась мгла воруг,
Я видел-мощный дуб свалился вдруг.
Он падал, издвая вздох тяжелый,
Детей внезапно охватил испуг
Прижались к Матерям, цепляясь за подолы,
И выстрела раздался резкий звук.
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной.
Ребенок-мальчуган больной
Головку спрятал в складках платья
Еще не старой женщины-
Она смотрела ужаса полна,
Как не лишиться ей рассудка?
Все понял, понял все малютка.
"Спряч Мамочка меня, не надо умирать"
Он плачет и как лист,
Сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже.
Нагнувшись, подняла ребенка Мать
Прижала к сердцу, против дула прямо.
"Я, Мама; жить хочу, не надо, Мама.
Пусти меня, пусти, чего ты ждешь? "
И хочет вырваться из рук ребенок
И страшен плач, и голос тонок
И в сердце он вонзается, как нож.
-Не бойся, мальчик мой,
Сейчас вздохнешь ты вольно.
Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы живым тебя не закопал палач.
Терпи сынок, терпи.
Сейчас не будет больно...
И он закрыл глаза, и заалела кровь по шее
Тонкой лентой извиваясь
Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь.
Гром грянул, ветер свистнул в тучах,
Заплакала земля в тоске глухой.
И сколько слез горячих и горючих
Земля моя-скажи мне, что с тобой?
Ты часто горе видела людское,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое.
Земля моя, враги тебя громят,
Но выше подними великой правды знамя
Омой его земли кровавыми слезаими
И пусть лучи его пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно
Кровь наших Матерей.
Ответ от Простецкий
[новичек]
Казалось, было холодно цветам,
и от росы они слегка поблёкли.
Зарю, что шла по травам и кустам,
обшарили немецкие бинокли.
Цветок, в росинках весь, к цветку приник,
и пограничник протянул к ним руки.
А немцы, кончив кофе пить, в тот миг
влезали в танки, закрывали люки.
Такою все дышало тишиной,
что вся земля еще спала, казалось.
Кто знал, что между миром и войной
всего каких-то пять минут осталось!
Я о другом не пел бы ни о чем,
а славил бы всю жизнь свою дорогу,
когда б армейским скромным трубачом
я эти пять минут трубил тревогу.
Ответ от Aiza Galbatsova
[новичек]
Н. Некрасов
Внимая ужасам войны,
При каждой новой жертве боя
Мне жаль не друга, не жены,
Мне жаль не самого героя...
Увы! утешится жена,
И друга лучший друг забудет;
Но где-то есть душа одна-
Она до гроба помнить будет!
Средь лицемерных наших дней
И всякой пошлости и прозы
Одни я в мире подсмотрел
Святые, искренние слезы-
То слезы бедных матерей!
Им не забыть своих детей,
Погибших на кровавой ниве,
Как не поднять плакучей иве
Своих поникнувших ветвей...
Ответ от Евровидение
[гуру]
Анатолий Молчанов. Тихвин, 14 октября 1941 года
Они были уже далеко от блокады –
Вывозимые в тыл ленинградские дети.
Где-то там, позади артобстрелов раскаты,
Вой сирен, стук зениток в прожекторном свете,
Надоевшие бомбоубежищ подвалы,
Затемненных домов неживые громады,
Шёпот мам на тревожном перроне вокзала:
"Будет всё хорошо, и бояться не надо!... "
А потом путь по Ладоге, штормом объятой,
Волны, словно таран, били в баржи с разгона.
Наконец, твёрдый берег – уже за блокадой!
И опять пересадка, и снова в вагоны.
Они были уже далеко от блокады,
Всё спокойней дышалось спасаемым детям,
И стучали колёса: "Бояться не надо!
Бояться не надо! Мы едем! Мы едем! "
Поезд встал, отдуваясь, на станции Тихвин.
Паровоз отцепился, поехал пить воду.
Всё вокруг, как во сне, было мирным и тихим...
Только вдруг крик протяжный за окнами: "Воздух! "
"Что случилось? " – "Налёт. Выходите быстрее!.. " –
"Как налёт? Но ведь мы же далёко от фронта... " –
"Выводите детей из вагонов скорее!.. "
А фашист уже груз сыпанул с разворота.
И опять свист и вой души детские рвали,
Словно дома, в кошмарной тревог круговерти.
Но сейчас дети были не в прочном подвале,
А совсем беззащитны, открыты для смерти.
Взрывы встали стеной в стороне, за домами.
Радость робко прорвалась сквозь страх: "Мимо! Мимо! "
И душа вновь припала к надежде, как к маме –
Ведь она где-то рядом, неслышно, незримо...
А над станцией снова свистит, воет, давит,
Бомбы к детям всё ближе, не зная пощады.
Они рвутся уже прямо в детском составе.
"Мама!.. Ты говорила: бояться не надо!.. "
Есть на тихвинском кладбище, старом, зелёном,
Место памяти павших героев сражений.
Здесь в дни воинской славы склоняются знамёна,
Рвёт минуту молчанья салют оружейный.
А в другой стороне в скромной братской могиле
Спят погибшие здесь ленинградские дети.
И цветы говорят, что о них не забыли,
Что мы плачем о них даже в новом столетье.
Помолчим возле них, стиснув зубы упрямо,
Перечтём вновь и вновь скорбный текст обелиска,
И почудятся вдруг голоса: "Мама! Мама!
Приезжай, забери нас отсюда! Мы близко!.. "
Ответ от Мария Шолохова
[гуру]
СМЕРТЬ БОЙЦА.
Свист пули слышу, грудь горит,
Луч солнца вижу сквозь ресницы,
Нет я не верю, что убит...
Ведь жизнь моя сейчас мне снится.
Я запах чувствую земной,
Нежнее пуха поле боя,
Кричу ребятам: "Я живой!
И вижу небо голубое.
Не закрывайте веки мне,
Ведь я всё чую, слышу, вижу,
Не очень внятно, как во сне
И небо будто стало ближе.
И тело легче. Я парю!
Сраженье, бой - мираж забытый.
Я вижу ночь, рассвет, зарю,
Но, всё ж я жив, я не убитый.
ЗОВ ПРЕДКОВ, 41-ый.
Блокада, 41-ый год,
Зима, мороз лютует,
Сегодня кто-нибудь умрёт,
Падёт на мостовую...
В худых руках 120 грамм
Иль жмыха или хлеба...
Свеча горит по вечерам
Под Ленинградским небом.
Но силу духа не сломить
Тем, ослабевшим телом,
Им нужно было только жить,
Пока война шумела.
Да и сейчас в крови у нас
Та боль и память предков,
Огонь сердец их не угас,
Но, вспыхивает редко.
В нас тени прадедов живут,
Нам большего не надо...
И чуть тревожит наш уют
Та давняя блокада,
Как будто зов из тишины,
Взывает для потомков:
"Очнись от смуты, мещанин,
Услышь мой зов негромкий."
Оригинал взят у allin777 в "...Откиньте всякую сентиментальность и разрушайте дотла все населенные пункты на вашем пути..."
ЗАПИСЬ ПЕРЕГОВОРОВ
по прямому проводу Г. М. Маленкова с командованием Ленинградского фронта
У аппарата ЖДАНОВ и ХОЗИН.
МАЛЕНКОВ. Какую авиацию взял Мерецков себе из
Волховской группы? Сколько и какие самолеты, вы можете сказать?
ЖДАНОВ. Авиацию, которая входила в состав 54-й армии и была назначена для разрушения Тихвина, группу товарища Холзакова — 3 РАГ: истребители, бомбардировщики и штурмовики.
МАЛЕНКОВ. Первое. Из опыта знаем, что немцы, когда они переходят на оборону, как, например, у вас перед Ленинградом, они обычно устраиваются под домами и избушками населенных пунктов в подвальных помещениях, которые они обычно углубляют. Без сомнения, перед вашим фронтом немцы обосновываются таким же образом. Поэтому, мой совет: при продвижении вперед не задаваться целью взять тот или иной населенный пункт, вроде 1-го Городка, Синявино и так далее, а поставить себе задачу разрушить до основания населенные пункты и сжечь их, похоронив под ними укрывающиеся немецкие штабы и части. Откиньте всякую сентиментальность и разрушайте дотла все населенные пункты на вашем пути. Это лучшее средство пробить дорогу на восток...
ЦАМО РФ. Ф. 113а. On. 3272. Д. 3. Л. 166—171. Заверенная копии.
ЗАПИСЬ ПЕРЕГОВОРОВ
по прямому проводу Г. А. Маленкова с командованием Ленинградского фронта
У аппарата ГУСЕВ и ЖДАНОВ.
ГУСЕВ. Направили туда из 124-й бригады сегодня одну роту танков КВ.
3. В прорыве на восток абсолютно убеждены. Сегодня результат боев на фронте 8-й армии показывает, что противник сильно надорван. Сегодня ряд попыток противника произвести контратаки были пресечены в самом зародыше, в том числе применением PC. Сегодня наблюдали, как немецкий офицер убил из пистолета двух солдат, не хотевших идти в атаку. На фронте 55-й армии, где мы разрушили до основания Усть-Тосно и сейчас сносим дотла артиллерией и авиацией населенные пункты на восточном берегу Тоcны, стоящие на пути наших войск, огневое сопротивление противника стало значительно слабее, чем в предыдущие дни...
ЦАМО РФ. Ф. Оба. Он. 2011. Д 5. Л. 166—169. Заверенная копия.
________________________________________
А это официальное освещение истории ВОВ в Союзе, разумеется, о разрушениях и бомбежках, зверствах со стороны немцев:
14.10.1941
14 октября 1941 года на железнодорожной станции Тихвин произошла страшная трагедия, унесшая жизни нескольких сотен ленинградских детей, спасавшихся из осажденного фашистами города.
По воспоминаниям тихвинцев, утро того рокового дня было особенно теплым и солнечным. На путях на станции Тихвин стояли составы с ранеными и эвакуированными из Ленинграда женщинами и детьми, вагоны с боеприпасами и цистерны с горючим. Эти дети, казалось, были уже далеко от войны, голода и ужасов блокады: оставалось всего несколько километров, и они в Вологде, на Большой земле, в безопасности. Больше не нужно будет сутками просиживать в бомбоубежище, голодать, мерзнуть, замирать от страха при звуках сирены...
Но в районе 9 утра в небе показались вражеские самолеты: около 100 бомбардировщиков приближались к железнодорожной станции. Враг без угрозы для себя сбрасывал фугасные и зажигательные бомбы на головы беззащитных людей: на станции тогда не имелось средств противовоздушной обороны, способных остановить налет.
Начался сильнейший пожар, загорались составы, взрывались цистерны с горючим и вагоны с боеприпасами. Работники станции, простые жители, пожарные и красноармейцы проявили настоящий героизм, спасая попавших в беду, вынося из горящих составов детей и раненых. К станции нельзя было подойти в течение нескольких часов: там бушевало пламя, рвались снаряды, куски дерева и металла разлетались на несколько километров.
«Дети сильно обгорели, они ползли и ковыляли, умирая от боли, от станции к городу, и не хватало людей и подвод, чтобы помочь им…»
«Живые, помните! Здесь дети ленинградцев, безжалостно убитые войной», - гласит надпись на одной из плит старого кладбища в Тихвине, где в братской могиле покоятся тела маленьких ленинградцев, чье детство оборвала война.
Сколько их погибло в тот день в страшной, кровавой мясорубке, учиненной на станции немецкими летчиками, точно до сих пор неизвестно.
В тот день Тихвин лишился и всех своих пожарных.
Они были уже далеко от блокады -
Вывозимые в тыл ленинградские дети.
Где-то там, позади артобстрелов раскаты,
Вой сирен, стук зениток в прожекторном свете,
Надоевшие бомбоубежищ подвалы,
Затемненных домов неживые громады,
Шёпот мам на тревожном перроне вокзала:
"Будет всё хорошо, и бояться не надо!..."
А потом путь по Ладоге, штормом объятой,
Волны, словно таран, били в баржи с разгона.
Наконец, твёрдый берег - уже за блокадой!
И опять пересадка, и снова в вагоны.
Они были уже далеко от блокады,
Всё спокойней дышалось спасаемым детям,
И стучали колёса: "Бояться не надо!
Бояться не надо! Мы едем! Мы едем!"
Поезд встал, отдуваясь, на станции Тихвин.
Паровоз отцепился, поехал пить воду.
Всё вокруг, как во сне, было мирным и тихим...
Только вдруг крик протяжный за окнами: "Воздух!"
"Что случилось?" - "Налёт. Выходите быстрее!.." -
"Как налёт? Но ведь мы же далёко от фронта..." -
"Выводите детей из вагонов скорее!.."
А фашист уже груз сыпанул с разворота.
И опять свист и вой души детские рвали,
Словно дома, в кошмарной тревог круговерти.
Но сейчас дети были не в прочном подвале,
А совсем беззащитны, открыты для смерти.
Взрывы встали стеной в стороне, за домами.
Радость робко прорвалась сквозь страх: "Мимо! Мимо!"
И душа вновь припала к надежде, как к маме -
Ведь она где-то рядом, неслышно, незримо...
А над станцией снова свистит, воет, давит,
Бомбы к детям всё ближе, не зная пощады.
Они рвутся уже прямо в детском составе.
"Мама!.. Ты говорила: бояться не надо!.."
Есть на тихвинском кладбище, старом, зелёном,
Место памяти павших героев сражений.
Здесь в дни воинской славы склоняются знамёна,
Рвёт минуту молчанья салют оружейный.
А в другой стороне в скромной братской могиле
Спят погибшие здесь ленинградские дети.
И цветы говорят, что о них не забыли,
Что мы плачем о них даже в новом столетье.
Помолчим возле них, стиснув зубы упрямо,
Перечтём вновь и вновь скорбный текст обелиска,
И почудятся вдруг голоса: "Мама! Мама!
Приезжай, забери нас отсюда! Мы близко!.."
Есть места на земле, чьи названия, словно оковы,
Держат в памяти то, что осталось в печальной дали.
Вот таким местом скорби и братства нам стало Лычково –
Небольшое село на краю новгородской земли.
Здесь в июльский безоблачный день сорок первого года
Враг, нагрянув с небес, разбомбил пассажирский состав –
Целый поезд детей Ленинграда, двенадцать вагонов,
Тех, что город хотел уберечь в этих тихих местах.
Кто же мог в Ленинграде в тревожном июне представить,
Что фашисты так быстро окажутся в той стороне,
Что детей отправляют не в тыл, а навстречу войне,
И над их поездами нависнут машины с крестами?..
Им в прицел было видно, что там не солдаты, не пушки,
только дети бегут от вагонов – десятки детей!..
Но пилоты спокойно и точно бомбили теплушки,
Ухмыляясь злорадной арийской усмешкой своей.
И метались по станции в страхе мальчишки, девчонки,
И зловеще чернели над ними на крыльях кресты,
И мелькали средь пламени платьица и рубашонки,
И кровавились детскою плотью земля и кусты.
Глохли крики и плач в рёве, грохоте, «юнкерсов» гуде,
Кто-то, сам погибая, пытался другого спасти…
Мы трагедию эту во веки не забудем.
И фашистских пилотов-убийц никогда не простим.
Разве можно забыть, как детей по частям собирали,
Чтобы в братской могиле, как павших солдат, схоронить?
как над ними, не стыдясь, и мужчины рыдали
И клялись отомстить… Разве можно всё это простить!
На Руси нету горя чужого, беды постороннее,
И беду ленинградцев лычковцы считали своей.
Да кого же убийство детей беззащитных не тронет?
Нету боли страшнее, чем видеть страданья детей.
Вечным сном спять в Лычкове на кладбище
в скромной могиле
Ленинградские дети – далёко от дома и мам.
Но лычковские женщины им матерей заменили.
Отдавая заботы тепло их остывшим телам,
Убирая могилу невинных страдальцев цветами,
Горько плача над ними в дни скорби и славы страны
И храня всем селом дорогую и горькую память
О совсем незнакомых, безвестных, но всё же родных.
И воздвигли в Лычкове на площади, возле вокзала,
Скорбный памятник детям, погибшим в проклятой войне:
Перед рваною глыбою – девочка,
словно средь взрывов, в огне,
В смертном ужасе к сердцу дрожащую руку прижала…
Говорят, при отливе её капля бронзы слезой побежала
И осталась на левой щеке – до скончания дней.
А по рельсам бегут поезда. Остановка – Лычково.
пассажиры спешат поглядеть монумент, расспросить,
Врезать в сердце своё страшной повести каждое слово,
Чтобы лычковскую боль все страной не забыть, не простить
Цветок жизни
А. Молчанов
По Дороге Жизни – сглаженной, спрямлённой,
Залитой асфальтом — мчит машин поток.
Слева, на кургане, к солнцу устремлённый
Их встречает белый каменный Цветок.
Памятью нетленной о блокадных детях
На земле священной он навек взращен,
И к сердцам горячим всех детей на свете
Он призывом к Дружбе, к Миру обращён.
Тормозни, водитель! Задержитесь, люди!
Подойдите ближе, головы склоня.
Вспомните о тех, кто взрослыми не будет,
Тех, кто детским сердцем город заслонял.
У Дороги Жизни шепчутся берёзы,
Седины лохматит дерзкий ветерок.
Не стыдитесь, люди, и не прячьте слезы,
Плачет вместе с вами каменный Цветок.
Сколько их погибло – юных ленинградцев?
Сколько не услышит грома мирных гроз?
Мы сжимаем зубы, чтоб не разрыдаться.
Чтобы всех оплакать, нам не хватит слёз.
Их похоронили в братские могилы.
Был обряд блокадный, как война, жесток.
И цветов тогда мы им не приносили.
Пусть теперь в их память здесь цветёт Цветок.
Он пророс сквозь камни, что сильней столетий,
Поднял выше леса белый лепесток.
Всей земле Российской, всей земной планете
Виден этот белый каменный Цветок.
Памяти 13 миллионов детей, погибших во Второй мировой войне
А. Молчанов
Тринадцать миллионов детских жизней
Сгорело в адском пламени войны.
Их смех фонтанов радости не брызнет
На мирное цветение весны.
Мечты их не взлетят волшебной стаей
Над взрослыми серьезными людьми,
И в чём-то человечество отстанет,
И в чём-то обеднеет целый мир.
Тех, кто горшки из глины обжигают,
Хлеба растят и строят города,
Кто землю по-хозяйски обживают
Для жизни, счастья, мира и труда.
Без них Европа сразу постарела,
На много поколений недород
И грусть с надеждой, как в лесу горелом:
Когда ж подлесок новый станет в рост?
Им скорбный монумент воздвигнут в Польше,
А в Ленинграде – каменный Цветок,
Чтоб в памяти людей остался дольше
Прошедших войн трагический итог.
Тринадцать миллионов детских жизней —
Кровавый след коричневой чумы.
Их мертвые глазёнки с укоризной
Глядят нам в душу из могильной тьмы,
Из пепла Бухенвальда и Хатыни,
Из бликов пискаревского огня:
«Неужто память жгучая остынет?
Неужто люди мир не сохранят?»
Их губы запеклись в последнем крике,
В предсмертном зове милых мам своих…
О, матери стран малых и великих!
Услышьте их и помните о них!
Стихи о почтальонке
Т. Черновская
Ей пятнадцати нет. Девчонка.
Невысока и очень худа.
Письмоносица, почтальонка,
По прозванию Нюрка-беда.
В зной и в слякоть, в метель со стужей
С сумкой кожаной наперевес
Разнести Нюрке почту нужно
По пяти деревенькам окрест.
Дома двое младших братишек,
Мать болеет почти уж год.
Слава Богу, отец с фронта пишет –
Ждут и верят, что он придет.
Он придет, и все будет как прежде,
Как в далеком-далеком вчера.
Не лиши только, Боже, надежды…
И опять на работу пора.
Ребятишкам – картошка в печке,
Ей с утра – с сумкой наперевес.
А что впроголодь…Бегать легче
По пяти деревенькам окрест.
В деревнях – старики да дети,
Бабы – в поле, то сеют, то жнут.
Почтальонку вдали приметят
И с сердечной тревогой ждут.
Треугольник – живой! Удача!
Коли серый казенный конверт –
Замолчат, закричат, заплачут…
И померкнет в глазах белый свет…
Защемит у девчонки сердчишко
От людского горя и бед…
Тяжела эта сумка слишком,
Если там от беды привет.
Вести черные – похоронки,
Горя горького череда.
Письмоносице, почтальонке
Без вины дали имя – Беда.
Малолетка еще, девчонка –
Только в косах полно седины.
Письмоносица, почтальонка,
Разносящая вести с войны.
