«Наиболее провальной, по общему мнению специалистов, стала крестьянская реформа. Прежде всего она была очевидно половинчатой: формально даровала свободу, но не создала условия для того, чтобы крестьяне смогли этой свободой реально воспользоваться; освободила крестьян от власти помещиков, но усилила зависимость от общины (ведь земля не принадлежала крестьянину на правах собственности, ею распоряжалась община); дала личную свободу, но обесценила ее жесткой экономической зависимостью и т.д.
Но дело было не только в этом. Что-то такая реформа очень болезненно обрушила в российском обществе. Некрасов очень точно выразил эту мысль так: "Распалась цепь великая, распалась и ударила одним концом по барину, другим - по мужику". Какую "цепь великую" разрушила реформа? Она разрушила уже и без того заметно ослабевшую к этому времени связь между двумя основными социальными классами нации - дворянством и крестьянами. При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации. Не случайно же крестьяне, по свидетельству историков, говорили своим бывшим господам после реформы: "Мы были ваши, а вы - наши".
Разорвав внутреннюю связь между элитой и массами, реформа окончательно закрепила за царем как носителем власти статус главного объекта народных чаяний, или, говоря современным языком, социальных ожиданий. Таким образом, основная линия социального напряжения - между властью и крестьянскими массами - лишилась важнейшего амортизатора в лице помещиков. И это стало одной из существенных причин роста "бунташных", а затем и организованных революционных процессов в России на исходе XIX и в начале ХХ вв.
Нельзя не сказать и о темпах реформ, которые были воистину беспрецедентными. Эти темпы предопределили не просто болезненный, а шоковый характер преобразований. Сама по себе болезненность для общества реформ такого рода не уникальна. По социально-культурному содержанию она очень близка к тем - крайне болезненным и кровавым - процессам перехода от феодализма к рыночному капитализму, через которые ранее проходила Европа. Но в Европе эти процессы все-таки были менее шоковыми, чем в России. Ведь европейская городская буржуазия, вышедшая в основном из крестьянских масс, еще в феодальную эпоху обеспечила себе и крестьянству определенные гарантии свободы от феодального произвола, а также возможности судебно-правовой защиты. И очень постепенно освобождалась от опеки общинного коллективизма, а также очень постепенно вырабатывала те моральные нормы и обычаи, которые облегчали переход к классической правовой и судебной системе типа Кодекса Наполеона.
В России ни таких предпосылок, ни такого времени для адаптации реформы Александра II не давали. И потому погружение широких масс в новую нормативность жизни было исключительно шоковым. И здесь тоже была заложена мина замедленного действия, потому что скорость изменений не соответствовала культурным ресурсам общества, необходимым для быстрой адаптации к новой реальности.
Реформа законодательно отменяла старую систему социальных норм в условиях, когда новая система норм еще не была не только овнутрена и принята, но даже еще не была вполне осознана.
Реформа одновременно упраздняла устоявшуюся, привычную систему горизонтальных и вертикальных социальных связей, то есть создавала мощную сетку отчуждения между массами и элитой, между массами и государством как творцом такой реформы, и в немалой степени между элитой и государством. То есть создавала достаточно массовое ощущение погружения в нормативный и социальный хаос.
В этом хаосе стихийно возникало многое. Возникали те ростки новых и эффективных хозяйственных укладов, научно-технологических достижений, культурных прорывов, которые воспользовались обретенной новой свободой и позже становились гордостью России. Но - одновременно и заодно - возникали те эксцессы малых и больших бунтов, которые размывали державные скрепы и угрожали существованию устойчивой государственности. И именно поэтому хаос начали подавлять контрреформистским откатом. В том числе откатом в продвижении "суда скорого, правого, милостивого и равного для всех".
Впоследствии другой великий реформатор, Петр Столыпин, направил главные усилия на разрушение общинного землевладения и создание класса крестьян-собственников. "Дайте государству двадцать лет покоя внутреннего и внешнего, - говорил он, - и вы не узнаете нынешней России". Но все дело в том, что этих двадцати лет у страны в запасе уже не было. Их не было во многом из-за ошибок предшествовавших реформ, которые подвели к тому, что напряжение между властью и обществом достигло такого предела, что великие потрясения уже невозможно было предотвратить. Но не менее важно и то, что реформаторы (и прежде всего сам П.Столыпин) недооценили значение для основной крестьянской массы той системы обязывающей взаимной общинной поддержки, которая позволяла - на основе представлений о коллективной общинной справедливости - выжить в голодные годы, после смерти кормильца или после пожара. И той устоявшейся в веках системы крестьянской общинной морали и личной нравственности, которая воспроизводила нормы этой коллективной взаимоподдержки. И создавала ощущение справедливости, разумеется, относительной справедливости, такого социального порядка.
Реформа Столыпина отнимала у крестьян эту общинную справедливость и предлагала взамен индивидуальную свободу, в которой почти никто из них не умел жить и которая лишала их общинных гарантий выживания. То есть реформа предоставляла то, что позже Эрих Фромм называл "невыносимой свободой". Невыносимой свободой от прежних норм, прежней морали, прежних представлений о справедливом и должном.
Если эти мои рассуждения в целом верны, то нельзя не попытаться приложить их к следующим двум "великим потрясениям" на пути исторического развития России. К октябрьской революции 1917 года и к декабрьской революции 1991 года.
Конечно, революция 1917 г. была беспрецедентным "взрывом" всей прежней социальной, государственной, экономической системы. И на первых порах сполна - и ужасающими средствами - пыталась реализовать свой лозунг сноса старого мира "до основанья".
Однако, действительно снося старое почти до основания, эта революция, во-первых, довольно быстро и решительно пресекла эксцессы революционного и послереволюционного бурления. А в ходе самой революции и особенно в послереволюционный период большевики в полной мере использовали в своих интересах издревле укорененный в широких российских массах общинный коллективизм.
Как бы ни называли это те, для кого приоритетной ценностью является личная свобода - стадностью, круговой порукой или как-то еще, - нельзя не признать, что именно эта ставка на трансформированный, приспособленный к новой эпохе общинный коллективизм и адекватную ему жесткую моральную нормативность во многом обеспечила великие достижения советской эпохи.
Чем с этой точки зрения стала новая революция 1991-1993 годов?
Эта революция, к счастью, не привела к огромной крови новой гражданской войны. Но ее экономические, политические, социальные, правовые, культурные импульсы по своим масштабам и шоковому характеру были вполне сопоставимы и с 1861, и с 1917 годом.
И здесь я хочу обратить особое внимание на сходства и различия.
Различия, конечно же, прежде всего в том, что эпоха и широкие массы стали совсем другими. Общество российское уже было глубоко модернизировано. Люди при всех несправедливостях советской бюрократической системы и эксцессах "телефонного права" привыкли к своему равенству перед законом и достаточно высокой степени личной независимости.
Однако и сходства было немало, о чем социологические исследования говорят достаточно убедительно. Был налицо отчетливый и устойчивый коллективизм, дополненный общинно-государственным патернализмом. Была соответствующая соционормативная система, в рамках которой представления о справедливости отвергали любые типы социального и экономического неравенства, не связанные с личными трудовыми, интеллектуальными, культурными достижениями и заслугами.
В этих условиях предложенный обществу президентом Б. Ельциным и его правительством "рывок в капитализм за пять лет" оказался для широких российских масс шоком, вполне соразмерным шоку крестьян российской глубинки 150 лет назад
Особенно шоковой стала попытка "разрушить до основанья" весь комплекс "советской" моральной нормативности и советских представлений о справедливом. В том числе жесткое и навязчивое разрушение нормативных основ коллективизма и попытки его заменить как новой нормой воинственным и эгоистичным индивидуализмом, не ограниченным никакими взаимными социальными обязательствами. В том числе массированная атака на свойственные народному большинству нравственные нормы как на "совковость". В том числе внезаконный (и ощущаемый как несправедливость) характер приватизации значительной части бывшей общенародной собственности.
Каков результат?
Как показывают социологические опросы и многие коллизии в наших судах, тот стиль и тип социальной, экономической, политической, культурной жизни, который принесла России эпоха после революции 1991 года, очень широкие массы наших граждан лишь терпят как данность. Но - внутренне не принимают как справедливый и должный.
Причем социология показывает, что наибольшая степень этого неприятия относится к тем законодательным новациям, которые атакуют морально-нравственную сферу социального бытия. Это отмечается прежде всего у людей религиозных, вне зависимости от конфессиональной принадлежности. Это в большей мере выражено у пожилого и среднего поколения. Но это в отличие от результатов социологических опросов десятилетней давности начинает отчетливо проявляться и у вполне атеистичной молодежи. Новая законодательная "толерантность" в семейных, гендерных, поведенческих, образовательных отношениях встречает растущий - и все более широкий - протест.
В связи с приведенными соображениями и историческими аналогиями хочу еще раз заявить тезис, который не раз высказывал. О том, что любые попытки "одним прыжком" преодолеть разрыв между законом (и правоприменением) и массовыми представлениями о благе и справедливости чреваты социальными стрессами, шоком, ростом всех видов отчуждения в обществе, а также между обществом и властью и в итоге социальным хаосом. Который, как правило, приходится гасить контрреформами и репрессиями ».
С одной стороны, Зорькин прав: постепенные изменения лучше переносятся, чем внезапные и быстрые.
С другой стороны, если опоздали с поступательными изменениями, то это не повод их откладывать на послезавтра.
Допустим, крепостное право не отменили бы в 1861 году, а ждали бы, пока крестьяне постепенно выкупятся, пока последнему помещику станет окончательно невыгодным иметь крепостных – сколько лет пришлось бы ждать? Пошло бы это на пользу России? Очень сомнительно.
Не думаю, что крестьяне переживали из-за того, что отменили крепостное право. Постоянно среди крестьян ходили слухи, что царь отменил крепостное право. Это еще Пугачев говорил. Более того, крестьяне прекрасно помнили те времена, когда помещичьей земли вообще не было, а вся земля принадлежала общине. Именно такое положение вещей они считали правильным. Вот какие давние времена они помнили! Крепостное право они считали злом.
Крестьянам очень не понравилось, что их освободили, заставив выкупать землю и оставив при этом без личных наделов, так как выкуп платила вся община. Но ведь революция тогда не началась. Да, люди были недовольны, но люди редко бывают довольны.
Столыпинская реформа привела к быстрому расслоению прежде живущих более-менее одинаково крестьян. Вот это привело к революции.
Но в истории ничто не повторяется. Какое-то внешнее сходство в событиях есть, но не более того. Мы не угадаем, что будет дальше, хотя, конечно, каждому хотелось бы знать это.
Председатель Исламского комитета России, публицист и философ Гедар Джемаль подверг накануне критике высказывания председателя Конституционного суда России Валерия Зорькина, заявившего недавно, что "при всех издержках крепостничества (на Руси) именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации".
Тезис Валерия Зорькина о крепостном праве как "главной скрепе" вызвал резкое неприятие у Гейдара Джемаля, опубликовавшего пространную статью на сайте IslamNews.ru .
По словам Джемаля, "Зорькин явно принимает себя за Гоголя и, видимо, очень внимательно читал его переписку с друзьями, потому что именно там полубезумный Гоголь, уже перед тем, как окончательно сойти с ума и сжечь второй том "Мертвых душ", изложил под девизом "Я Россию знаю, и меня Россия знает" все свои задушевные мысли о крепостничестве".
Суть мыслей великого писателя, по словам автора статьи, заключалась в том, что "для народного блага мужика надо посечь, его посеки, он тебе же и благодарен будет". "И вообще, это определенная фрейдистская форма любовного общения элиты и народа. На эту тему впоследствии было очень много всяких рассуждений, в том числе и в русской эротической литературе, где доминировала тема того, что мужики секут девок, а потом берут их замуж, посеченных ими. Судя по всему, здесь мы выходим на колоссальные залежи исторического народного фрейдизма, который лежит в основе отношений между крепостниками-помещиками и секомым мужичьем", - пишет Гейдар Джемаль, вспоминая высказывания персонажей Достоевского.
"Крепостничество целиком относится к периоду колхозного строя, потому что даже в формально-юридическом аспекте колхозники не имели паспортов и возможности покидать свои колхозы. То есть они были лишены свободы перемещения. В принципе это было уникальным явлением середины XX века. Но, подобно тому, как Зорькин обращает внимание на сожаления мужиков о том, что их освободили, все мы были свидетелями того, как старшее поколение сетовало, что Хрущев раздал паспорта колхозникам и дал им возможность по своему выбору, как вообще соответствует человеку XX века, выбирать место жительства и рисунок судьбы собственной жизни. Потому что как только Хрущев раздал эти паспорта, огромное количество колхозников ломанулись в города от чудовищной свинцовой несправедливости и безобразия колхозной жизни. Но, даже сбежав из колхозов, они не вышли из крепостной зависимости, которая продолжалась всю советскую эпоху и парадоксальным образом перешла в постсоветскую", - говорится в статье.
"Сегодня такими эксплуатируемыми крепостными являются нелегальные мигранты, которых в стране насчитываются миллионы, которые без всяких прав, за гроши, а то и бесплатно, по рабски вынуждены работать на предприятиях различного рода хозяев, которые спокойно в конце месяца вместо того, чтобы рассчитаться, вызывают ОМОН и этих людей высылают", - пишет Гедар Джемаль.
Беззаконие и крепостничество, по его словам, "являются неотъемлемой характеристикой социального и экономического быта нашей страны".
"Судя по заявлению Зорькина, который явно борется за стяжание лавров с тенью великого писателя (украинского, между прочим), главного промоутера крепостничества в классической литературе, элиты современной России, пользуясь националистической истерией, решили перейти в наступление. И, возможно, действительно, пользуясь новым железным занавесом, новой изоляцией, заново ввести крепостничество на совершенно формальном основании", - пишет автор.
Крепостничество в России, отмечает он, "выросло не как грибы из почвы, а было учреждено простым приказом сверху". "Окончательные формы - наиболее совершенные, наиболее угрюмые - крепостничество приняло при Екатерине, когда во всей Европе крестьян освободили, во Франции вообще пробили голову королю в ходе великой французской революции, даже в Пруссии шло освобождение крестьян, а в России крепостничество только входило в силу. Ничего удивительного не произойдет, если в конце концов будет объявлено о том, что теперь патриотизм проявляется в новом формате юридических отношений между обычными гражданами и патриотическим олигархатом. Олигархи станут герцогами или князьями, а еще есть зависимый от них средний бизнес, у которого будут соответствующие полномочия", - рисует перспективу Джемаль.
К элементами современного "крепостного строя" он относит "корпоративный кодекс и те жесткие ограничения, которым подвергается офисное "хомячье" или госслужащие, которые должны подчиняться дресс-коду, выезжать в приказном порядке на природу с коллегами, вести себя определенным образом, отмечаться по времени, секунда в секунду, уходить секунда в секунду, то это, собственно говоря, такая серьезная доля закрепощенности, которая вполне сравнима с обсуждаемым предметом".
В стране, заключает Джемаль, "существуют уже готовые пятна крепостничества". Возвращаясь же к рассуждениям председателя Конституционного суда о крепостничестве, он пишет, что Зорькин "знает про издержки крепостничества только из рассказа "Му-му". "Он знает, что барыня приказала утопить Му-му Герасиму, и Герасим не осмелился ее ослушаться. Других источников информации по поводу издержек у Зорькина нет, потому что, судя по его фамилии, его предки не имели отношения к взаимоотношениям мужиков с барами, ибо принадлежали к совершенно другому этническому полю и находились в другой зоне. Поэтому вряд ли он компетентен хотя бы даже на наследственном уровне говорить об издержках крепостничества и скрепах в традиционной России", - иронизирует автор.
"Есть ли альтернативные крепостничеству скрепы?" - задается вопросом Джемаль.
Как известно, лучшей скрепой является война, пишет он, отмечая. что сейчас это "наглядно показали" юго-восток (Украины. - Прим. ред. ) и Крым. Однако война является таковой "только в том случае, если эта война выигрывается". "Как только с войной происходит осечка, дело может кончиться 1905 годом", - добавляет Джемаль.
"В целом же Зорькин, конечно, молодец", - отмечает автор публикации. "Он обозначил все болевые точки России XXI столетия и четко позиционировал суть и смысл, которые можно от лица России предложить современному человечеству. В этом смысле Зорькин в своей простоте и спонтанности очень символичная фигура, потому что вряд ли кто-нибудь кроме него решился бы конкурировать с Гоголем более чем полтораста лет спустя после смерти писателя", - заключает Гейдар Джемаль.
26 сентября в «Российской газете» в заметке под названием «Суд скорый, правый и равный для всех » председатель Конституционного суда России анализирует судебную и другие реформы Александра II .Помните, когда лдпровская шестерка Деньгин внес в Думу закон об ограничении иностранной доли в СМИ"? Он нес с трибуны ахинею типа - "В России есть одна «таинственная» иностранная компания, которая активно скупает сельские издания и газеты в небольших городах, после чего стала диктовать свои условия"!!! Полоумный, где он в российских селениях видел бумажные издания? Или"Угроза национальной безопасности, исходит от "глянца", через который, «пропихиваются» статьи политического содержания, которые активно работают на Запад, на пятую колонну". Ну да только в Cosmopolitan, Maxim, Harper"s Bazaar, Esqure и печатались призывы к оранжевым революциям и к свержению власти - смешно.
Думаю, все давно уже поняли, что в России нужно вбросить подсказанный клич, а уж там хоть в "палате №6" будут объячнять для чего - халопы в Думе и СФ примут на ура, на то они и прикормленные халопы
«При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации. Не случайно же крестьяне, по свидетельству историков, говорили своим бывшим господам после реформы: "Мы были ваши, а вы - наши"», — пишет Валерий Зорькин.
Валерий Зорькин уверен, одной из главных причин революций ХХ в является отмена крепостного права. Это «главная скрепа, удерживающая единство нации», считает он. Без крепостничества недовольство низших классов непосредственно, без амортизаторов, обрушилось на монархию.
Оправдание крепостного права, а проще - рабства, мы слышим не от одиозных личностей типа В.Жириновского или Н.Михалкова, что было бы понятно, один шут другой монархист, а от руководителя Конституционного суда, который, по должности, должен защищать главенство права и равенство всех перед законом. Уж от кого, гого, а от него слышать это более чем странно. Принцип прикрепление крестьян к земле было следствием нехватку трудовых ресурсов и как следствие стремление царей и землевладельцев смягчить эту нехватку в застойной экономике при праве силы в государстве. Крепостное право нельзя было назвать всеобъемлющим.
Видимо у В.Зорьки на вызывают благостные чувства сталинские колхозы, возможно на первый взгляд у крестьянской общины при монархии и у советского колхоза и есть что-то общее, но община была детищем низов, так как управлялась и руководилась снизу и причина их создания была желание выжить, а колхозы это госпринудиловка и насаждалась сверху сверху с целью разрушить становящуюся было на ноги деревню. Конечно крепостное право в законе Советов прописано не было, но запрещение выдавать паспорта в деревнях фактически прикрепляло жителей деревни к колхозу.
Видимо "Духовные скрепы" коллективизации не дает покоя сегодняшней российской правящей верхушке. При уже начавшейся стагнации, низкой механизации полном опустении деревень и нежелании людей "пахать и сеять", наводит мысль о введении в России что-то подобное крепостному праву (без дыма нет огня). Ну конечно прямо скопировать что-то вроде общин или колхозов, вряд ли получится, а вот вдохнув в движение "Духовные скрепы" да объединив эти скрепы с пятой колонной, вот и получится "Скрепостное право "
Готовьтесь друзья либералы и демократы поднимать российское сельское хозяйство. А зачем пятой колонне в городах жилье, если они едут поднимать сельское хозяйство в деревнях? Вот за этот золотой фонд и программу городского жилья, для своих, решится. Куда не кинь, а от "Скрепостного права " одна государству польза, да и 87% путинского электората примут идею на ура. Сельские из зависти "Нечего там в городе туниядничать давай к нам в деревню - "вкалывать" как мы", Городские же из радости - "Меньше народа - больше кислорода! Нечего бузить да майданить - поработайте на благо государства!"
Уже несколько дней кряду без перерыва вынужден выслушивать от гаеров "Эха Москвы" их возмущения по поводу заявления председателя Конституционного суда РФ Валерия Зорькина, направленного на оправдание крепостничества.
Сложилось устойчивое впечатление, что человек окончательно зарвался, объявляет крепостное право главной духовной скрепой России и требует его возвращения.
На первой полосе свежего "Собеседника" Дима Быков даже стишком на эту тему разразился. Процитирую лишь строфу, остальное читайте на картинке по клику.
Все перемены рад проклясть я.
Удел России - нищета,
Необходимость самовластья
И прелести кнута...
"Наиболее провальной, по общему мнению специалистов, стала крестьянская реформа. Прежде всего она была очевидно половинчатой: формально даровала свободу, но не создала условия для того, чтобы крестьяне смогли этой свободой реально воспользоваться; освободила крестьян от власти помещиков, но усилила зависимость от общины (ведь земля не принадлежала крестьянину на правах собственности, ею распоряжалась община); дала личную свободу, но обесценила ее жесткой экономической зависимостью и т.д.Но дело было не только в этом. Что-то такая реформа очень болезненно обрушила в российском обществе. Некрасов очень точно выразил эту мысль так: "Распалась цепь великая, распалась и ударила одним концом по барину, другим - по мужику". Какую "цепь великую" разрушила реформа? Она разрушила уже и без того заметно ослабевшую к этому времени связь между двумя основными социальными классами нации - дворянством и крестьянами. При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации. Не случайно же крестьяне, по свидетельству историков, говорили своим бывшим господам после реформы: "Мы были ваши, а вы - наши".
Разорвав внутреннюю связь между элитой и массами, реформа окончательно закрепила за царем как носителем власти статус главного объекта народных чаяний, или, говоря современным языком, социальных ожиданий. Таким образом, основная линия социального напряжения - между властью и крестьянскими массами - лишилась важнейшего амортизатора в лице помещиков. И это стало одной из существенных причин роста "бунташных", а затем и организованных революционных процессов в России на исходе XIX и в начале ХХ вв.
Нельзя не сказать и о темпах реформ, которые были воистину беспрецедентными. Эти темпы предопределили не просто болезненный, а шоковый характер преобразований..."
Что ж, не врут либералы. Действительно, Зорькин назвал крепостничесво "скрепой". Вот только когда видишь это определение в контексте, становится очевидно, что его вовсе не следует однозначно позитивно толковать. Больше того, доводы представляются разумными, а вывод логичным. И вывод этот не в том, что крепостное право - это прекрасно, а совсем наоборот - в том, что реформы на скорую руку ведут лишь к ещё большим бедам и ужасам.
И в этом я с Зорькиным полностью и целиком согласен.
Крепостничество было отвратительно по своей сути, но оно работало! А просто ампутировать многовековой социальный институт, не предложив ничего толкового и стабильно-работоспособного взамен - это идиотизм чистой воды.
В которой много внимания уделил эпохе Великих реформ Александра II. Главный тезис текста - в неудаче реформ виноваты реформаторы, а значит, по мысли Зорькина, на них лежит и ответственность за контрреформы. Я бы по-другому взглянул на эту проблему: стакан всегда наполовину полон, и «неудачные» реформы все равно переводят общество в новое состояние, пусть и не всегда такое, как планировали реформаторы. Автор проводит смелые сопоставления 1861 года с 1917 и 1991-м, но сегодня я хотел бы поговорить о другом.
Читателям больше всего бросился в глаза один из заключительных пассажей текста: «При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации. Не случайно же крестьяне, по свидетельству историков, говорили своим бывшим господам после реформы: "Мы были ваши, а вы - наши" ».
Позвольте мне небольшое отступление в американистику.
В середине позапрошлого века Россию и США часто сравнивали. Обе страны воевали с южными соседями, и приращивали свои территории за счет, соответственно, Османской империи и Мексики. Обе страны осваивали обширные пространства - Сибирь и Дикий Запад. Но главное - Российская империя и Соединенные Штаты Америки оставались последними крупными «цивилизованными» государствами, в которых сохранялись институты принудительного труда и личной несвободы, - крепостное право и негритянское рабство. Две страны избавились от этих институтов почти одновременно, в 1861 и 1863 годах, но оба общества еще долгое время страдали от их последствий, политических, экономических и культурных.
Сравнение последствий рабства и крепостного права появлялось и спустя полвека после их отмены: так, Владимир Ленин в 1913 годах в статье «Русские и негры» сожалел о том, что крепостные были освобождены без революции, из-за чего, дескать, развитие капитализма в России отстает от аналогичных процессов в США, где освобождение негров произошло в ходе Гражданской войны.
В самих США на протяжении долгого времени рабство считалось необсуждаемым злом, хотя южный образ жизни мифологизировался и романтизировался, что мы знаем, например, из романа и фильма "Унесенные ветром". В стране, где свобода является одним из основных принципов, на которых воспитываются поколения американцев, защищать рабство было очень тяжело. Тем не менее, в начале 1970-х американское общество резко критиковало двух историков, С.Энгермана и С.Фогеля за их книгу «Время на кресте». Опираясь на клиометрический анализ экономических показателей Юга до и после отмены рабства, авторы доказывали, что рабство было экономически эффективным способом хозяйства. (В современной России подобные оценки крепостного права высказывает Б.Н.Миронов (что характерно, - тоже, как и Энгерман с Фогелем, прибегающий к количественным методам в изучении истории). (Кстати, не исключено, что Зорькин свои оценки основывает на чтении книг Миронова)). Защищаясь от критики, авторы писали, что экономическая эффективность рабства не означает, будто оно не было злом и не заслуживало отмены хотя бы по морально-этическим основаниям.
Однако если в США «оправдание» рабства всегда вызывало резкую реакцию общества, обвинения авторов таких текстов в расизме, а авторы вынуждены были оправдываться, то в России все более популярный разговор о благотворности крепостного права приводит лишь к распространению нервных шуток на тему возвращения этого института. Быстро отслоившаяся "элита", кажется, всерьез рассматривает варианты законодательного закрепления социального неравенства, сложившегося за пару десятилетий. Самостоятельная ценность свободы в этих дискуссиях не упоминается вообще, а «сумеречная зона», в которой оказалась страна, снимает все барьеры и делает возможным все, - вернее, не оставляет ничего невозможного.
